Стол своими руками

Валерий Юрьевич Примост (род. 24 февраля 1967, Киев) — украинский русский писатель.

 Окончил факультет журналистики Киевского государственного университета им. Т. Шевченко (1992); первый в истории факультета защищал диплом по рекламе. Работал креативным директором в украинских офисах трёх крупных международных рекламных агентств — Young & Rubicam, McCann-Erickson, Adventa Lowe Lintas; руководил разработкой ряда известных рекламных кампаний для крупных брендов: «Вкус желания» (для шоколада Korona); «Лови момент» (для сигарет Bond Street), «Мир принадлежит первым» (для водки «Союз-Виктан»), «Лучше вместе!» с братьями Кличко (для пива «Черниговское») и др.

 На рубеже 1980-90-х гг. писал тексты для киевской рок-группы. В 1994 году дебютировал повестью «Штабная сука», рассказывающей о страшных реалиях службы в Советской Армии; как одну из «лучших книг об армии, написанных в постсоветской России» оценил её Дмитрий Быков. Продолжил эту тему повестью «Мы лоси» и др.

В 1996 году опубликована книга «Приднестровский беспредел», рассказывающая о ходе войны в Приднестровье.

В 2010 году вышла новая книга писателя - женский роман "Любовь & Слава".

Сотрудничает с телевидением как сценарист и телеведущий.

"Война - дело молодых, лекарство против морщин"
    (В.Цой)

    "Бытие определяет сознание"
    (Армейский афоризм)

    Первые два года после демобилизации я гордился тем, что служил там,  где
служил. Я сверху вниз смотрел  на  ребят,  отслуживших  в  более  приемлемых
условиях. '"Я прошел хорошую школу", - считал  я.  Не  знаю,  как  служат  в
БелВО. ДальВО и во всех других округах. Может быть, острота  противоречии  и
конфликтов не достигает там того  уровня,  что  в  ЗабВО.  Может,  в  других
округах были свои конфликты и противоречия. Не знаю.  Я  служил  в  ЗабВО  и
написал о том, что видел сам и за что  отвечаю.  Я  написал  о  том,  как  в
казармах люди "едят"  друг  друга  подобно  паукам  в  банке.  Перед  тобой,
читатель, краткий рассказ об армии, какой я ее застал.

ГЛАВА 1

    Жизнь - дерьмо. То есть, я и раньше не очень сомневался на этот счет,  а
теперь убедился окончательно. Даже тошно стало. Этот ублюдок не  стал  брать
заложников. Поначалу мы думали, что он  хозяев  в  доме  держит,  на  всякий
случай,  и  взводный  даже  чего-то  пробовал  ему  орать,  сдавайся,   мол,
подобру-поздорову  (хотя  какое  этому  зэку  уже  может  быть   "добро"   и
"здоровье"!), а тот только скалился и лупил между рам из "калаша".  А  потом
Оскал заполз со стороны колодца,  там,  где  поленницы,  и,  смотрю,  трясет
башкой и рукой мне машет. Я  подполз,  глядь,  вон  они  все,  под  крыльцом
вповалку лежат: дед, бабка и внучка лет десяти. Всех, урод, замочил.
    Ну, думаю, гад, тут тебе и конец настал. Я буду не я,  если  живым  тебя
возьмем. И ползком к дому. Этот, внутри, не понимает, дурак, что ему  одному
с нами никак не управиться: окон в доме много, а он один - только и дергайся
от рамы к раме. Ладно бы, если б его  мазута  какая-нибудь  обложила:  те  в
таких делах полные придурки - небось, так бы  и  кинулись  гурьбой  к  дому,
прямо под его пули. Но с нами этот номер не проходит. Уже давно.
    Подполз к срубу, стал у стены возле окна. Руки дрожат на  автомате.  Вон
она, смерть, рядом, внутри, лысая, в зэковской робе. Ему уже на все плевать,
ему терять нечего. Либо конченый, садист, либо чокнутый,  что,  в  общем-то,
одно и то же.
    А вокруг зелено все, пахнет  землей,  сеном,  где-то  неподалеку  коровы
мычат,  так  и  видишь  добрую  рогатую  ряху  в  дверях  хлева,   а   рядом
толстуху-селянку с ведром парного молока - какая уж тут  война!  Ну,  думаю,
посчитаю до десяти и...

Двое автоматчиков провели арестанта по у жому,  залитому  бледно-красным
светом коридору к массивным железным дверям.  Там  его  ждали  двое  других:
альбиносно-белокурый  "ваня"  с  пачкой  поперек  себя   шире,   нетерпеливо
притоптывающий кирзачом, и смуглый, скучно-меланхоличный якут из серии "твоя
моя не понимай  однако".  "Ваня"  подтолкнул  арестанта  прикладом,  часовые
затопали следом. Моросил паршивый утренний дождик, склизкий, как  похмельная
слюна. Они прошли по грязному плацу мимо боксов, мимо казармы  комендантской
роты, мимо серого, мокрого здания окружной комендатуры. Он  оглянулся.  Лица
часовых казались неживыми,  словно  маски,  вылепленные  из  серой  глины  и
смазанные оружейным маслом.
     - Давай-давай, шевели поршнями, - негромко проворчал "ваня". - Зависать
будешь на дизеле.
    Они подошли к воротам, перед которыми басовито урчал на холостых  "Урал"
с кунгом.
    Из  кабины   выскочил   прыщеватый   голенастый   старлей,   засуетился,
матернулся, открывая заднюю дверь куша,
     - В машину! - старлей понаблюдал, как часовые запихали арестованного  в
куш, закрыл дверцу на большой висячий замок и полез в  кабину.  Арестованный
еще успел заметить, как "ваня" потянул из-за пазухи сигарету и взял у  "твоя
моя не понимай" коробок спичек.
    Движок взревел, тяжелая машина рывком тронулась с  места,  пробуксовывая
на грязи. "Водила еще солобон, только после курсов", - автоматически отметил
арестант.